 | New Yorker |
|
|
|
C нескольких сайтов.
See http://angelinos.narod.ru/rostowskajapoliticapersonlinks.html
http://angelinos.narod.ru/rostowskajapoliticaindex.html
http://www.rostowskaja.narod.ru/
«Нью-Йоркер» — не музей. Его природа состоит в том, что каждую неделю он новый»
The New Yorker — уникальное явление в журналистике и издательском мире. «Высоколобый» журнал расходится по миру более чем миллионным тиражом, его главред Дэвид Ремник последовательно отстаивает ценности традиционной журналистики, не желая следовать законам интернет-эпохи, которые вроде бы предопределяют отказ от слишком больших и сложных текстов.
Главный редактор New Yorker Дэвид Ремник отметил, что для его издания ключевым моментом является безупречность публикуемых материалов. Жанр - «биографическaя публицистикa», в основу которой легли многочисленные интервью с современниками и известными политиками. Работа Ремника всегда фундаментальный труд.
С 1988 по 1991 год был корреспондентом Washington Post в Москве (russia-watcher) . За это время сумел поговорить со всеми участниками политических процессов. Вернувшись в США, написал книгу «Мавзолей Ленина. Последние дни советской империи», за которую получил Пулитцеровскую премию. С 1998 года - главный редактор журнала New Yorker
Как вообще становятся главными редакторами The New Yorker?
— Это очень странная история. У нас был главный редактор Тина Браун, такая перестроечная по духу женщина. Журнал же очень старый — ему 86 лет. И даже в жизни великих журналов бывают моменты, когда нужно что-то менять. Вот она именно это и сделала в начале девяностых. А потом в 1998 году она вдруг ушла. Я в это время был просто автором. «Нью-Йоркер» принадлежит семье Ньюхаусов. По просьбе Сэмюэля Ирвина Ньюхауса я написал одну записку, у нас состоялся разговор — и я стал главным редактором журнала. В нормальном мире, в The New York Times например, ты поднимаешь по карьерной лестнице. У меня вышло не так.
— Что вы такое написали в этой записке?
— Да чепуху какую-то. Но Ньюхаусу нужен был редактор. Ну и он рискнул. Я тогда не понимал, что это значит — быть главным редактором журнала. Уже через несколько месяцев у нас появилась мощная история: расследование Сеймура Херша — того самого, что в молодости писал репортажи из Вьетнама про то, как американские солдаты уничтожают местные деревни. Он сделал репортаж о коррупционных связях Саддама Хусейна и русских официальных лиц, включая Примакова. Текст прочли фактчекеры и юристы, я прочел его раз сто, другие редакторы. Я знал по своему опыту в Washington Post: редактор в таких случаях звонит издателю, владельцу — хотя бы предупредить. Существовало правило: no surprises. Потому что это их газета, их журнал. У меня нет иллюзий, что это я им владею. Я рассказал Ньюхаусу, что мы собираемся опубликовать. Возникла до-о-олгая пауза. И потом он сказал: «Звучит очень интересно». Все. Это был сигнал: это моя вещь, и я ее должен делать так, как считаю нужным. Это моя ответственность и моя свобода. И свобода моих коллег.
— Ну вы же все равно общаетесь?
— Иногда. Каждую пятницу я посылаю ему гранки тех статей, которые могут быть ему интересны, чтобы он мог прочесть их в выходные. Но к этому моменту они уже отправлены в печать, и уже поздно что-либо менять. Был случай, когда я позвонил ему и между делом сказал: кстати, мы публикуем репортаж про Абу-Грейб, тоже Херша. Он ответил что-то вроде «о''кей, спасибо». И все. Ну слушайте, он вообще-то владеет большой компанией: кабельное телевидение, газеты, Vogue, Vanity Fair, Glamour. «Нью-Йоркер» на этом фоне — неплохой бизнес, но это не Vogue. При этом мы продаем миллион бумажных копий, и у нас постоянно растет аудитория в интернете, в том числе и в айпэде.
Грейдон Картер действительно рассказывает журналистам, которые к нему приходят на работу, о правиле семи комнат?
— Я думаю, да. Это хорошее правило. Он имеет в виду зоны доступа. Если ты однажды пожал руку Бараку Обаме, то ты, вероятно, находишься во второй комнате. Если же ты друг Барака Обамы и смотришь с ним баскетбол, то ты в шестой или седьмой комнате. Журналисты иногда добираются до середины, но очень-очень редко выше. Если говорить серьезно, то важная часть нашей работы — это оказывать давление на власть: очень сложно следить за тем, что происходит в этих верхних комнатах. Да, существуют документы, есть возможность взять интервью. Но история доказывает снова и снова: чтобы узнать, что сказал Горбачев Ельцину, а Ельцин — Волошину, нужно время. В этом разница журналистики и истории. Если бы, когда я жил в России в начале девяностых, я смог прочесть дневник Черняева (дневник помощника Горбачева за 1991 год был опубликован в 1997 году), это была бы фантастика. Потому что он как раз тогда был в одной комнате с властью...
.
— Как все-таки строится работа внутри редакции The New Yorker?
— У нас нет короля и свиты. Есть несколько редакторов, невероятно влиятельных. Они знают вещи, о которых я понятия не имею. Ну и не надо забывать, что авторы важнее редакторов: Джон Апдайк был в свое время гораздо важнее, чем любой редактор. На редколлегиях в основном происходит планирование. Что будет на этой неделе, что на следующей. У нас есть специальная встреча по вторникам, где мы обсуждаем только идеи. Туда приходят самые разные люди, в том числе фактчекеры, редакторы среднего звена и авторы. Всего человек 10–15. На каждую встречу приходят разные люди. И все обязаны принести три идеи. Мы все эти идеи кладем в корзину — обычный вордовский файл.
— Хотелось бы, конечно, посмотреть на этот файл.
— С большинством идей потом ничего не происходит. Кто-то предлагает сделать профайл Саркози, кто-то — написать об издательской программе Amazon. Если автору нужна идея, он лезет в этот документ и выбирает то, что хочет. Я никому не приказываю: мол, ты должен написать об этом. Так в некоторых газетах делают, но не у нас. И если мне какая-то тема кажется слишком скучной, я говорю: «Может, придумаем что-то другое?» Одним словом, это всегда разговор. По моему опыту, лучшие идеи приходят от авторов — ведь моя задница всегда в офисе. Ну еще я бываю в метро и дома. Вот я приехал в Россию — для меня это отпуск. Но в Нью-Йорке у меня очень ограниченная жизнь. А авторы бывают везде и всюду. Есть масса блестящих репортеров, которые о чем угодно пишут хорошо, адекватно и, главное, ясно. Но они не апдайки и не бродские. Когда я начинал, у меня была мечта использовать писателей как репортеров. Последний раз в Америке так было в 60-е и 70-е, когда Норман Мейлер писал о марше на Пентагон. Но в действительности писатели должны писать прозу, а не звонить людям и задавать им неудобные вопросы...
— У вас невероятно строгая система проверки фактов?
— Фактчекерами у нас работают совершенно выдающиеся люди. Скажем, Юлия Йоффе работала фактчекером, при этом она знает русский и испанский. Кто-то говорит по-китайски, кто-то по-арабски, кто-то на урду — мы же много пишем про Пакистан.
— Они обзванивают ваших героев в Пакистане?
— Еще как. Каждый источник. Они должны уточнить абсолютно каждый факт. Не только имена или фамилии — абсолютно все. Если мы с кем-то проверяем цитаты и это человек говорит: «Нет-нет-нет, я этого не говорил», тогда мы говорим: «А у нас есть аудиозапись». Или заметки. Иногда проверка занимает недели. Когда мы публиковали статью о сайентологии в Голливуде, проверка фактов заняла месяц. И не только по юридическим причинам, а просто потому, что это сложное журналистское дело.
— Как вы уже сказали, The New Yorker 86 лет. У нас старше разве что газета «Известия».
— И «Вокруг света»!
— У вас же наверняка есть какие-то старые сотрудники, носители традиции, так сказать.
— У нас много людей, которые хорошо помнят Уилльяма Шона, который был главным редактором до 1987 года. У нас работает Роджер Энджелл. Блестящий редактор, руководил отделом литературы. Замечательный спортивный обозреватель, особенно хорошо разбирается в бейсболе. Ему 91 год, он ходит на работу каждый день. Пишет все время, в основном на сайт.
— Много интересного рассказывает?
— Конечно, но поймите, у нас там не ностальгический фестиваль, мы работаем здесь и сейчас. Журнал — это не музей. Его природа состоит в том, что каждую неделю он новый.
— У «Нью-Йоркера» за почти век сменилось всего пять главных редакторов. Уилльям Шон, скажем, занимал эту должность 35 лет. Вы готовы к такому?
— Помните, как назывался один из фильмов про Бонда? «Никогда не говори «никогда».
— А что вообще происходит с журналистикой в Америке?
— Она радикально меняется, газеты в упадке, интернет на подъеме, технологии дистрибуции меняются. Мой сын газеты на бумаге не читает, только в интернете, но где гарантия, что он будет там читать именно New York Times и Washingtоn Post, а не чушь какую-то? И если он будет читать New York Times, где гарантия того, что денег от рекламы хватит, чтобы поддерживать в газете иностранных корреспондентов и журналистские расследования? Потому что это очень дорого.
— А на тип письма это все оказывает влияние?
— Нет, не думаю. Правда, тексты стали покороче, но вообще-то New Yorker живет в другом каком-то мире, хотя он тоже есть в интернете. У нас тексты очень длинные. Наш приоритет глубина.
— Итак, у вас в Америке нет проблемы оглупления прессы?
— Конечно, есть. Но мы oтказываемся идти по этому пути. Если мы скажем: всё, будем писать только короткие тексты и про Бритни Спирс, тогда все потеряно
Что вы постоянно читаете?
— Каковы мои медиа-привычки? Они одновременно и устоявшиеся, и эпизодические. Каждое утро я читаю New York Times. Читаю New York Post, потому что нужно продолжать свое образование и не бояться чего-то абсурдного. Просматриваю Wall Street Journal... В общем, все типы газет. К сожалению, мир региональных газет сжался. Смотрю и на какие-то российские вещи. Всегда случайно. У меня здесь много друзей, они часто присылают мне что-то: Bообще приходится читать грандиозный объем всего. Не только то, что мы печатаем, но и то, что мы не печатаем.
..
— Kогда информацию можно напрямую получить от ньюсмейкера, нужен ли в данном случае этот посредник – журналист?
— Я считаю, что всегда есть место для профессионализма, для интерпретации, анализа, для репортерской работы. Пресса — это не «прессование». Давление, напор, репортаж, проникновение вглубь истории, выяснение — что правда, а что фигня. Это моя работа. .
.
— Bы наверняка хотите, чтобы люди читали New Yorker.
— Хочу. .
— А как?
— Быть великолепным. Какой у меня есть выбор? Число слышимых голосов благодаря интернету сильно выросло. Пути дистрибуции стали очень простыми. Но количество глубокой, профессиональной журналистики не увеличилось. Я сейчас про Америку говорю. Я хотел бы большей конкуренции в своей среде. Я правда хотел бы. Но... Сейчас огромная конкуренция в том, что касается мнений. Очень много «а это вы видели?», «а как насчет этого?», «как насчет того?». Но в том, что касается тяжелой работы, времени, которое на нее тратится... нет.
Дэвид Рэмник, американский журналист:
Я главный редактор журнала New Yorker. Мы первые опубликовали статью о пытках в "Абу-Грейб". Я всегда думал: что может со мной наихудшего случиться? В суд подадут? Я от Пентагона ничего не услышал. Ни одного звонка не было. И из Белого дома тоже.
Потому что они знают, куда я их пошлю. Они нас не любят, я их об этом и не прошу, но я знаю, в чем моя работа. И мной не владеет человек, который одновременно сидит в Кремле. Владелец "Нью-Йоркера" — человек очень богатый, но он не замминистра обороны и не в совете директоров "Газпрома". Так бывает в корпоративных государствах — типа Мексики, типа Южной Кореи двадцать лет назад.
OpenSpace.Ru, 10.07.2008
